В дневнике от 7 апреля 1834 года Александр Сергеевич Пушкин записывает: “Моя Пиковая дама в большой моде, - игроки понтируют на тройку, семерку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и кн. Нат. Петр. Голицыной и, кажется, не сердятся” [1,II,129]. В этой дневниковой записи Пушкин проявляет себя как знаток светского острословия. Бонмо заключается в том, что Пушкин делает вид, что он достиг своей цели - игроки по примеру Германна понтируют на тройку, семерку, туза - хотя смысл и пафос “Пиковой дамы”, конечно же, не в этом. При этом Пушкину приятно., что при дворе нашли сходство между старой графиней из повести и княгиней Натальей Петровной Голицыной и что при этом “не сердятся”. Пушкин как бы ориентирует свое произведение на светское общество, посвящает ему свою повесть. Вообще, по свидетельству современников, Пушкин “хотел быть прежде всего светским человеком, принадлежащим к аристократическому кругу [Ксенофонт Полевой, 1,1,250,] и даже оскорблялся, когда “в обществе его встречали как писателя, а не как аристократа” [Ксенофонт Полевой, 1.1,216]. Эту же светскость Пушкина отмечает и граф В.А.Соллогуб, писавший о пристрастии Пушкина к “светской молве, к светским отличиям, толкам и условиям” [1,11,182]. Причину гибели Пушкина Соллогуб объясняет светским образом жизни поэта, замечая, что Пушкин ревновал Наталью Николаевну Гончарову “не потому, что в ней сомневался, а потому, что страшился светской молвы, страшился сделаться еще более смешным перед светским мнением. Эта боязнь была причиной его смерти” [1,II„204]. Очень важно и то, что Пушкин сам подчеркивал свою светскость. Так, в письме Наталье Николаевне от 30 октября 1833 года из Болдина он пишет: ...ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышнею, все что не сотте il faut, все, что vulgar... Если при моем возвращении найду, что твой милый, простой аристократический тон изменился, разведусь, вот-те Христос, и пойду в солдаты с горя” [1,11,120].
“Пиковая дама” начинается с описания карточной игры зимней ночью среди светских молодых людей с рассказами и шампанским, за щедрым застольем, то есть с обычной игры, свойственной светской молодежи, которой предавался и сам поэт. По воспоминаниям современников, Пушкин сильно увлекался карточной игрой. Пушкин признавался А.Н.Вульфу, что “страсть к игре есть самая сильная из страстей” [1,1,226]. По свидетельству Ксенофонта Полевого, Пушкин “вел довольно сильную игру и чаще всего проигрывался в пух” [1,1,250). Как вспоминала А.П.Керн, “Пушкин очень любил карты и говорил, что это единственная его привязанность” [1,1,264]. Известен рассказ А.М.Загряжского, записанный Н.П.Кичеевым, когда Пушкин проиграл все свои наличные деньги и в качестве ставки предложил законченную им пятую главу “Евгения Онегина”, которую он также проиграл, затем, поставив пару пистолетов, он все же выиграл и отыграл уже и пистолеты, и рукопись пятой главы “Евгения Онегина” и кроме того выиграл около полутора тысяч рублей [1,1,226]. И все же для Пушкина как для аристократа, по утверждению современников, игра была всего лишь страстью, благодаря которой он получал сильные ощущения [1,11,42]. Поэтому описание карточной игры в первой главе “Пиковой дамы” так сильно напоминает привычную для светских людей игру, в которой принимал участие и сам поэт. Так, например, известен эпизод с карточной игрой летом 1833 года на Черной Речке, когда на одной из дач собралось большое общество, среди которого был Пушкин. К расположившемуся вокруг зеленого стола обществу незаметно присоединился высокий молодой человек и, не сняв ни плаща, ни шляпы, и взяв со стола карту бросил ее и закричал “ва-банк!”. Это оказался приятель Пушкина князь С.Г.Голицын [1,11,42].
В “Пиковой даме” Пушкин в первой же главе сразу разграничивает действующих лиц: с одной стороны, светские молодые люди, которые игру в карты перемежают с шампанским, а с другой Германн - “обрусевший немец”, наблюдавший за игрой светских людей до пяти часов утра, но сам никогда не бравший карт в руки, считая, что он не в состоянии “жертвовать необходимым в надежде приобрести лишнее” [2,IV,215].Для такого социального разграничения действующих лиц в первой главе “Пиковой дамы” как бы теоретическим положением могли послужить начальные строки повести Гофмана “Счастье игрока”: “Люди, никогда не бравшие в руки карт, становятся рьяными игроками, а уж в высшем обществе даже хороший тон велит ежевечерне являться к карточному столу и проигрывать некоторую толику” [3. 701]. Известно, что в годы написания “Пиковой дамы” Гофманом очень увлекались такие известные русские писатели, как князь В.Ф.Одоевский, творчество которого идейно пересекается с замыслом “Пиковой дамы”.
Ключ к пониманию характера Германна лежит в двукратном подчеркивании Пушкиным устами своих героев сходства Германна с Наполеоном. Сначала Томский на балу, разговаривая с Лизаветой Ивановной, говорит ей, что у Германна профиль Наполеона, а затем уже и Лизавету Ивановну поражает сходство Германна с Наполеоном. Как относился Пушкин к Наполеону? Еще в 1815 году в стихотворении “Наполеон на Эльбе” молодой Пушкин называет Наполеона губителем, кующим новую цепь для Европы, мечтающим о жребии, когда “все падет во прах, все сгибнет” и тогда “во всеобщем “разрушенье” смогущим царем “воссесть на гробах”, хищником, трепещущим перед своей погибелью [2,11,181]. Позже, в 1821 году, в стихотворении “Наполеон” Пушкин говорит о Наполеоне как о тиране, презревшем человечество, “дерзкой душой” веровавшем в свое “погибельное счастье”, пленявшемся самовластья “разочарованной красой”, которого все же покарала “длань народной Немезиды” и до последней обиды ему, тирану, отплатила:
Искуплены его стяжанья
И зло воинственных чудес,
Тоскою душного изгнанья
Под сенью чуждою небес [2,11,73].
Подчеркивая внешнее сходство Германна с Наполеоном, Пушкин сближает своего героя с императором и по чисто человеческим характеристикам. Известно, что Наполеон “охотно” играл в карты - в двадцать одно и “когда удавалось, плутовал” [4,527]. Об этой манере игры в карты говорится в романе Марка Алданова “Святая Елена, маленький остров”: “Наполеон начал играть в карты с маленькой девочкой, но с первой же сдачи Бетси с возмущением заметила, что император мошенничает в игре”” [5,45]. Глубокий исследователь жизни и деятельности Наполеона А.З.Манфред сравнивает Наполеона- завоевателя с игроком в карты: “Наполеон психологически был в состоянии игрока, сорвавшего банк - крупный выигрыш- и решившего больше не играть, не испытывать судьбу. Но вот он пошел с маленькой карты так лишь, чтобы размять пальцы, и неожиданно крупный выигрыш. Он снова идет с маленькой и опять... большой выигрыш. И вот, продолжая уверять, что навсегда отказался от всяких азартных игр, он незаметно - одна маленькая карта, затем вторая, затем третья, и каждая приносит крупный куш! - и снова втягивается, уходит головой в игру”[4,527]. Вообще сравнение Наполеона с игроком носит постоянный характер. Лев Толстой в романе “Война и мир”, о чем также упоминает Манфред, писал о Наполеоне: “Наполеон испытывал такое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитывал все случайности игры, чувствует, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает”. [4,616].
В “Русских ночах” Владимир Федорович Одоевский вывел гениальную формулу феномена сумасшедшего. Эта формула настолько универсальна, что вполне применима к герою “Пиковой дамы”: “В самом деле, - пишет Одоевский, - что замечаем мы в сумасшедших? В них все полностью, все чувства собираются в один фокус, у них часто сила какой-нибудь мысли втягивает в себя все сродственные этой мысли из всего мира, получив способность, так сказать, отрывать части от предметов тесно связанных” [6,24-25]. Сумасшествие Германна начинается с того момента, когда он услышал анекдот Томского о трех картах. Германн начинает строить планы, как узнать у графини тайну трех карт, готов для этого на все - “подбиться ей в милость”, даже стать любовником восьмидесятилетней старухи. Поначалу его все еще сдерживает расчет, - он не до конца верит в рассказанный анекдот, но когда он как бы случайно оказывается у дома графини, суеверный Германн вновь начинает думать о “чудной” способности графини. В ту ночь ему уже снится сон с картами, зеленым столом, кипами ассигнаций, грудами червонцев, снится, что он выигрывает “беспрестанно”, загребая золото, и кладет ассигнации в карман. После этого сна Германн бродит по городу и опять как бы случайно оказывается у дома графини. В окне Германн видит “свежее личико” Лизаветы Ивановны и начинает действовать. Германн забрасывает Лизавету Ивановну любовными письмами, причем первое письмо было “слово в слово взято из немецкого романа”, последующие же письма выражали “непреклонность его желаний и беспорядок необузданного воображения” [2, 11,224,226]. Однако все эти письма Германна, его пламенные требования, последовавшие за ними “дерзкие и упорные” преследования Лизаветы Ивановны были не любовью: “Деньги - вот чего алкала его душа” [2,1У,232]. Наполеон в изгнании цинично признавался, что “любовь- это глупость, которую делают вдвоем” и что единственная победа в любви- “бегство” [5,58]. Известны отношения Наполеона с женщинами. Так, молодой Наполеон, переписываясь с Дезире Клари - предметом своего первого сильного увлечения,- подписывался не иначе, как “твой на всю жизнь”, писал ей, что ее “очарование и характер незаметно завоевали сердце возлюбленного”, но это не помешало Наполеону, когда потребовали обстоятельства, написать Дезире Клари холодное, жесткое письмо с отказом [4,79]. Так же холодно и поспешно он простился с Марией Велевской, объяснив ей, что неотложные дела требуют его возвращения в Париж» [4,575]. В романе Марка Алданова говорится, что Наполеон никогда никого не лобил, вроде бы любил Жозефину, но “и ту не очень” [5,58]. Просто Бонапарт считал, что Жозефина принесет ему счастье [4,199]. Стремление Наполеона породниться с одним из царствующих домов, мысль, что он, простой артиллерийский офицер, достиг того, что женился на внучке Марии - Терезии, позволило Стендалю сказать, что Наполеон “дошел до такой степени безумия, что забыл свое первоначальное звание- сын революции”[7,Х1,119]. Как известно, сначала Наполеон сватался к сестре Александра 1, но, получив отказ, решил жениться на дочери австрийского императора Франца II Марии-Луизе. В дальнейшем К. Маркс подхватил выражение Стендаля и стал говорить о “династическом безумии” Наполеона. [4,519]. Интересно, что Стендаль в своем исследовании “Жизнь Наполеона” еще один раз называет Наполеона “безумцем”, когда Бонапарт отказался от итальянской армии в сто тысяч человек, которую ему через посредство де Томпера предлагал принц Евгений [7,Х1,147].
Германн обманным путем проникает в покои графини, просит ее открыть тайну трех карт, но поняв, что графиня не станет этого делать, угрожает ей пистолетом. Испуг, потрясение, как известно, стали причиной ее смерти. Еще одна важная деталь в “поединке” графини и Германна. Как представитель светского общества, благородный человек и человек слова графиня один лишь раз говорит Германну правду: тайна трех карт- всего лишь “шутка”, недоверие Германна оскорбляет ее, и поэтому она предпочитает молчание. На обвинения Лизаветы Ивановны, что Германн “чудовище”, он оправдывается - не хотел смерти графини, так как пистолет был не заряжен. Это смехотворное оправдание: как-будто не достаточно просто до смерти напугать старую женщину, чтобы лишить ее жизни. Расстрел невиновного ни в чем герцога Энгиенского потряс весь тогдашний мир. Стендаль в “Жизни Наполеона” писал, что молодой герцог Энгиенский в своем покаянном письме просил сохранить себе жизнь, обещая принести клятву в верности, посвятить себя защите Франции от врагов, объясняя, что на Францию он смотрит как на свою родину, любит ее, как искренний патриот, как французский гражданин, что готов занять любую должность во французской армии, стать верным солдатом и безоговорочно подчиниться приказаниям власти. Известно, что герцог Энгиенский был обвинен в том, что он якобы ездил совещаться с заговорщиками в Страсбург. На самом же деле у герцога в Базеле был роман, и, не желая компрометировать даму, он останавливался в погребе дома, где жила его возлюбленная. Но когда Наполеона обвинили в поспешности, с которой был казнен герцог Энгиенский, Бонапарт категорически утверждал, что не получал от герцога после его осуждения ни обращения, ни письма [7,XI, 56-57]. Думается, что сравнения Наполеона с “людоедом”, “корсиканским чудовищем” были им заслужены прежде всего после убийства герцога Энгиенского. Германн решил пойти в монастырь, где отпевали старую графиню, не потому, как считает Пушкин, что почувствовал раскаяние, а потому, что был суеверным, имел мало “истинной веры”, но зато множество предрассудков: он боялся, что мертвая графиня смогла бы оказать “вредное влияние на его жизнь” [2,11,234]. Известно, Наполеон-суеверный корсиканец-имел множество предрассудков, верил в приметы [4,579]. Отношение же Наполеона к богу хорошо показано в романе Марка Алданова. В своих циничных признаниях Наполеон говорил, что если бы он верил в бога, то вряд ли бы смог сделать то, что сделал, то есть завоевать полмира, признавался, что не понимает, как могут до его времени существовать верующие образованные христиане: считал, что Евангельский Христос никогда не существовал, а что был просто какой-нибудь еврейский фанатик, поверивший, что он Мессия. Наполеон откровенно признавался, что подобного рода фанатиков он сам не раз расстреливал [5, 62]. У Германна проявляются не только портретное сходство с Наполеоном и его психологические характеристики, но, что самое поразительное, чисто физиологические особенности. Взошедшему на ступени катафалка бледному как смерть Германну кажется, что мертвая графиня “насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом”, и он падает навзничь[2ДУ,234]. Известно, что Наполеон был подвержен приступам физической слабости, не раз впадал в обморочное состояние. В один из таких моментов, поддерживаемый солдатами, бледный лицом Бонапарт с трудом добрался до своего кабинета, долго не мог прийти в себя, с трудом переводил дыхание, повторял одни и те же слова, ни на что не мог решиться [4, 253].Очень интересно, что и Александр 1, которого Пушкин, как известно, не любил, был подвержен обморокам. В романе Марка Алданова описано, как Александр I, которому хотя и было известно о готовящемся убийстве его отца, при известии о смерти Павла I “шагнул вперед, открыл рот, поднял руки, замахал ими в воздухе - и вдруг грохнулся на пол без чувств”[4. 253]. Наделяя Германна подобной физической слабостью и зная, что такой же физической слабостью страдали и Наполеон, и Александр 1, Пушкин действует с дальним прицелом: объединяет и сближает всех потенциальных убийц.
В пятой главе “Пиковой дамы” безумие Германна приобретает новую форму: ночью ему “является” графиня, называет три карты - тройка, семерка, туз,- которые должны ему принести выигрыш, но ставит условие: он не должен ставить более одной карты в сутки, должен затем уже более вообще не играть в карты. Она прощает Германну свою смерть, если он женится на Лизавете Ивановне. Пушкин точно определяет клиническую картину этой галлюцинации: во- первых, Германн очень много пил в этот день, что разгорячило его и без того “огненное” воображение, во- вторых, видение явилось ему без четверти три- это то самое время, когда, по наблюдению врачей, возникают галлюцинации [8,135]. Обычно исследователи, рассматривая данный эпизод, говорят о фантастическом элементе в “Пиковой даме”. Этому способствует, очевидно, эпиграф к этой главе, связанный со Сведенборгом. Между тем, ничего фантастического тут нет. Известно, что первые галлюцинации у Сведенборга возникли в результате неудачной помолвки с любимой девушкой. [9,73]. В 1744 году ночью Сведенборга посещает “священное видение”, произведшее на него сильное впечатление и убедившее в “избранности” и угодности его богу. Известно и то, что впоследствии Сведенборга стали посещать “новые видения”, и он переключился на “ изучение мира духов и установление связи с ними”[9,73]. В начале последней главы “Пиковой дамы” Пушкин уже в сатирических красках описывает безумие Германна, которое еще раз подтверждает на его примере мысль Владимира Одоевского о феномене сумасшедшего. Теоретическое обоснование состояния Германна Пушкиным- “две неподвижные идеи не могут существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место” [2,IV 236] - восходит к мысли Одоевского о “силе одной какой-нибудь мысли втягивать в себя все сродственное этой мысли из всего мира” [6,24-25]. Три карты - тройка, семерка, туз- “заслонили” образ мертвой графини, полностью завладели Германном и уже даже “шевелились” на его губах. И далее Пушкин использует уже сатирические краски: стройную молодую девушку Германн сравнивает с червонной тройкой, на вопрос о времени отвечает “без пяти минут семерка”, пузатый мужчина напоминает ему туза. Тройка, семерка, туз преследуют Германна во сне, принимая странные виды: тройка цветет пышным грандифлором, семерка представляется ему готическими воротами, туз - огромным пауком. “Все мысли слились в одну- воспользоваться тайной, которая дорого ему стоила” [2,1У,236].
Последнее столкновение Германна со светским обществом построено, как и первое, на контрасте. С одной стороны, общество богатых игроков под председательством “славного” Чекалинского, человека с почтенной наружностью”, с полным лицом, изображавшим добродушие, с глазами, оживленными “всегдашней улыбкой’”. Пушкин подробно останавливается на поведении Чекалинского во время игры, опытность которого заслужила доверие товарищей, а ласковость, веселость, хороший повар его открытого дома- уважение публики: он терпеливо останавливается после каждой ‘“прикидки”, дает игрокам время для распоряжений, записывает проигрыш каждого, тщательно “отгибает угол”, учтиво вслушивается в требования играющих. Германн, дружески встреченный Чекалинским, при первой же игре нарушает обычаи и традиции этого гостеприимного дома, добродушную и спокойную атмосферу игры, которой руководит опытный хозяин. Германн сразу же начинает с сильной игры-ставит 47 тысяч, несмотря на то, что как объясняет ему Чекалинский, в его доме более двухсот семидесяти пяти “семпелем” еще никто не ставил. Германн ведет себя как выскочка, и недаром эпиграфом к этой главе служат слова из анекдота о графе Гудовиче, о котором рассказано в “Старой записной книжке” князя П.А.Вяземского и который состоит в следующем: после того, как граф Гудович получил чин полковника, он перестал метать банк своим сослуживцам, считая, что “неприлично старшему подвергать себя требованию какого-нибудь молокососа-прапорщика, который, понтируя против вас, почти повелительно выкрикивает: аттанде!” [10,XII]. Очень интересно, что этот эпиграф, нацеленный Пушкиным, без сомнения, на поведение Германна как выскочки имеет свое теоретическое обоснование опять- таки в “Русских ночах” Владимира Одоевского: “... и за картами все равны: и начальник, и подчиненный, и красавец, и урод, и гений, и нуль, и умный человек, и глупец; нет никакого различия: последний глупец может обыграть первого философа в мире и маленький чиновник большого вельможу. Представь себе наслаждение какого-нибудь нуля, когда он может обыграть Ньютона или сказать Лейбницу: “Да вы, сударь, не умеете играть, вы, г. Лейбниц, не умеете карт в руки взять. Это якобинизм в полной красоте своей”[6,77]. Таким образом, можно сказать, что и Германн - “якобинец” карточной игры. Как относился Пушкин к якобинству? В 1825 году в стихотворении “Андрей Шенье” Пушкин устами французского поэта высказывает свое отношение к якобинцам. В своей последней, предсмертной песне Андрей Шенье сокрушается по поводу своей злополучной судьбы. Рожденный для “любви и мирных искушений”, он променял шумные вечера с друзьями, где воспевал “сень, охраненную домашними богами”, любовь к милой деве на жизнь с дикими страстями, буйными невеждами, зараженными корыстью и злобой. Поэт, верный любви и тишине, был завлечен-”враждебным гением” на низкое поприще с “презренными бойцами”. Осужденный на казнь якобинцами, Андрей Шенье горд тем, что не поник головой перед ‘позором наших дней”, горд тем, что его стих казнил “палачей самодержавных”, что бесстрашно отдаст свою гордую голову “свирепому зверю”. Поэт верит, что придет час расплаты для “ничтожного пигмея”, которому попала в когти его гордая голова [2,1,435-436]. В 1826 году в статье “О народном воспитании “ Пушкин выступил против радикальных идей. Имея в виду восстание декабристов, он замечает, что недостаток просвещения вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения [2,У,423]. Пушкин против либеральных идей с преобладанием политических разговоров, против такой литературы, которая становится - “пасквилем на правительство”, что в конечном счете ведет к тайным обществам, заговорам, замыслам “более или менее кровавым и безумным” [2,423]. Пушкин противник ознакомления “воспитанников”, вступающих в свет, с республиканскими идеями. Русскую историю Пушкин предлагает преподавать по “Истории Государства Российского” Николая Михайловича Карамзина, являющейся, по мнению Пушкина, не только произведением великого писателя, но и “подвигом честного человека” [2,У,427]. Заметим, что основная мысль “Истории Государства Российского” Карамзина сводится к тому, что монархия- лучшая форма правления для России. В дневнике от 22 декабря 1834 года Пушкин записывает свою беседу с Великим князем. Когда разговор коснулся дворянства, Пушкин заметил, что дворянство должно быть ограничено и недоступно,” иначе, как по собственной воле Государя” [2,У,566]. В свободной беседе с Великим князем на правах представителя старинного дворянского рода Пушкин с укором сказал царственной особе, что все Романовы- революционеры и уравнители, на что Великий князь с обидой светского человека ответил Пушкину: “Спасибо: так ты меня жалуешь в якобинцы! Благодарю, вот репутация, которой мне недоставало” [2, V ,566-567]. Наполеон, член якобинского клуба в Балансе, после демонстрации 20 июня 1793 года, показавшей сильное расхождение якобинцев с жирондистами, хотя и пишет своему брату Жозефу, что “якобинцы- сумасшедшие, не понимающие общих задач” [4,66], все же стал объектом обличительной речи Питта в парламенте, в которой Наполеон был обвинен в закоренелом якобинстве: “Якобинство Робеспьера, Барраса, шести директоров триумвирата целиком остается в человеке, который воспитан и вскормлен в недрах якобинства, который в одно и то же время есть и сын, и защитник всех жестокостей”[4,290]. Причину падения Наполеона Стендаль объясняет его изменившимся со временем характером: дарование заменилось упрямством, не хватило духу отказаться от обширных замыслов, обвиняемый в макиавеллизме, он тем не менее дважды становится жертвой своего “простосердечия”, доверившись сначала Александру I, а затем - австрийскому императорскому дому, в связи с чем Стендаль заключает, что Наполеон совершил свойственную для всех выскочек ошибку - “слишком высоко ставя сословие, в которое вступил” [7,XI,141].
Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно, - писал Пушкин в “Евгении Онегине”. Таких маленьких, никому не известных наполеонов много появилось в ту эпоху. Одним из первых, кто показал миру подобного рода героя, был французский писатель Стендаль- в романе “Красное и черное”. Известно, что Пушкин читал роман Стендаля, известны и высказывания русского писателя по поводу этого романа. В письме к Е.М.Хитрово от 18- 25 мая Пушкин просил “покорнейше” прислать ему второй том “Красного и черного”, от которого он “в восторге”. [11.10,29]. Во втором письме к Е.М.Хитрово от 9 июня 1831 года Пушкин уже после окончительного прочтения романа пишет: “Красное и черное”- хороший роман, несмотря на фальшивую риторику в некоторых местах и на несколько замечаний дурного вкуса” [11.10,33]. В литературоведении уже делались попытки сближения двух героев великих писателей- Жюльена Сореля и Германна -, хотя порой делалось это несколько искусственно. Так, Г. П. Макогоненко писал, что “Пушкин глубже и точнее, чем Стендаль, нашел тип сознания людей с профилем Наполеона” [12,244]. Вряд ли Пушкину, пришедшему в восторг от романа “Красное и черное”, понравилась бы такая похвала. Представляется, что гораздо важнее видеть типологическую близость этих героев. То, что удалось сделать Стендалю на французской почве, удалось сделать и Пушкину на русской- найти тот тип героя, который “глядит в Наполеоны”. Отсюда так много общего у Жюльена Сореля и Германна. Хотя Стендаль нигде в своем романе не говорит о внешнем сходстве своего героя с Наполеоном, он постоянно подчеркивает, что Жюльен Сорель мечтал походить на своего кумира в жизни - недаром он хранит портрет Наполеона в маленькой коробочке под матрацем в доме господина Реналя. Жюльен Сорель мечтал о славе военного, хотел стать уже в тридцать лет командиром полка по примеру великих генералов и прежде всего Наполеона, почти ежечасно ставил себе в пример человека, который из безвестного поручика с помощью одной только своей шпаги стал владыкой полмира. Жюльен подражает Наполеону буквально во всем. Почувствовав, что г-жа Реналь любит его, Жюльен считает, что, как и Наполеон, он одержал победу, он готов раздавить гордость г-на Реналя - “спесивого” дворянина, пока тот еще “отступает”- ведь именно так, как считает Жюльен, действовал Наполеон [13,1,36]. После покушения на г-жу Реналь Жюльен, сидя в тюрьме, поначалу решает покончить с собой, но затем вспоминает, что ведь жил Наполеон после поражения. Тогда, решает Жюльен, и ему надо жить [13,2,106]. Продолжая линию Жюльена Сореля и Германна, Макогоненко пишет, что “любовный эпизод в “Пиковой Даме” полемически соотнесен с изображением любви в “Красном и черном” [12,244]. Между тем именно в любовных отношениях с женщинами у Жюльена Сореля и Германна больше всего точек соприкосновения. Перед первой встречей с Матильдой де ля Моль Жюльен размышляет о своей судьбе, пославшей ему счастливый случай “выделиться, стать соперником носителя одного из славных имен Франции” [3,1,389]. Жюльен решает не упускать случая, тем более, что Матильда де ля Моль, говорит он, “такая красотка”. Вспомним, что толчком к решительным действиям Германна стало увиденное им в окне дома графини “свежее личико” Лизаветы Ивановны. Для эпиграфа к этой главе Пушкин использовал, как известно, слова из ответа Дениса Давыдова М.А.Нарышкиной насчет “камеристок, которые свежее”, рассказанного “на лету” Пушкину. Давыдов, увидев свои фразы в качестве эпиграфа к главе “Пиковой дамы”, пришел в неописуемый восторг: “Вообрази мое удивление, а еще более восхищение мое, - пишет Денис Давыдов 4 апреля 1834 года Пушкину, - жить в памяти твоей, в памяти Пушкина, некогда любезного собутыльника и всегда моего единственного, родного душе моей поэта! Право у меня сердце облилось радостью как при получении записки от любимой женщины”. [14,2,4б9]. Однако для понимания психологии Германна гораздо важнее сопоставить его отношение к “свежему личику” Лизаветы Ивановны с отношением Жюльена Сореля к “красотке” Матильде де ля Моль, чем с отношением Дениса Давыдова к “свежим камеристкам”. Когда Жюльена бросает своенравная Матильда де ля Моль, к нему на помощь приходит русский князь Коразов, который преподает Жюльену урок, как добиться успеха у женщин. Князь предлагает Жюльену писать любовные письма женщине, к которой его могла бы приревновать Матильда. На признания Жюльена, что он не способен написать и двух фраз, князь Коразов предлагает ему шесть томов любовных писем всех сортов на любой женский характер [13,2,40], которые постоянно находились у князя в его дорожной сумке. Жюльен избирает объектом “своих” писем г-жу Фервак. Урок, данный князем Коразовым, пошел на пользу - Матильда вновь вернулась к Жюльену. Вспомним, как Германн забрасывал Лизавету Ивановну любовными письмами, первым из которых было “слово в слово взято из немецкого романа”. Оба героя - и Жюльен Сорель, и Германн, попадая в примерно одинаковые жизненные ситуации, проявляют себя с поразительной психологической схожестью. Получив любовное письмо от Матильды де ля Моль, Жюльен Сорель считает, что он выиграл бой, но, чтобы застраховать себя, пересылает письмо в надежное место для продолжения “боя”’. Готовность к великому бою даже в любви сделало его взор “ужасным”, лицо “отвратительным”, дышавшим откровенным преступлением”! 13,1.379]. Томский, дающий точную характеристику внешности Германна, говорит и о “трех злодействах” на совести Германна. В схватке с высшим обществом за Матильду де ля Моль Жюльен был больше похож, по мнению Стендаля, на несчастного, “вступившего в единоборство со всем обществом [13,1,379]. Вспомним, что последняя игра Германна была больше похожа на “поединок”. После совершения покушения на г-жу Реналь Жюльена в тюрьме посещает кюре Шелан, искренне любивший Жюльена. По привычке желая назвать Сореля ласково “дитя мое”, но вспоминая, что сделал его любимец, понимает, что ему следовало бы сказать вместо ласкового обращения - “чудовище”. Лизавета Ивановна, узнав о причине смерти графини, называет Германна “чудовищем”. Объединяют Жюльена Сореля и Германна положение чужака в светском обществе и возникший на этой почве комплекс якобинца. Когда г-жа Дервиль - подруга г-жи Реналь- пыталась успокоить Жюльена, задетого грубым обращением с ним г-на Реналя, она не смогла уловить в его полном презрения взгляде главного: именно такие минуты унижения, по мнению Стендаля, создают Робеспьеров. Слова Жюльена о том, что подобные ему люди, без больших денег, должны благодарить бога, что он им послал Наполеона, который сам добился всего, неприятно поразили г-жу Реналь, заставили ее вспомнить предупреждения людей ее круга относительно опасности появления нового Робеспьера именно из среды, откуда вышел Сорель -, “чересчур образованных молодых людей низшего сословия” [13,1,125]. Рассуждая о судьбе Альтамиры-неудачливого заговорщика, приговоренного к смерти, Стендаль замечает, что для светского общества заговор в XIX веке - это “верх” дурного тона, от которого “несет” якобинством. А с точки зрения светских людей ничего не может быть “отвратительнее” неудачливого якобинца [13,1,337-338]. Однако Альтамира в отличие от Жюльена Сореля имел влиятельных родственников и был спасен.
Выше уже говорилось о том, как Пушкин относился к якобинству и якобинцам. Очень важно и то, что Пушкин с якобинцами связывал что-то звериное, хищное или, конкретнее, тигриное начало. В статье “Александр Радищев” Пушкин замечает, что Радищев не был поклонником Робеспьера-”этого сентиментального тигра” [2,5,377]. Уже в своей художественной практике Пушкин сравнивает якобинствующих героев с тигром. Так, Сильвио, взбешенный хладнокровием графа во время дуэли, оставил выстрел за собой, мечтая все же увидеть его смятение. Узнав, что граф собирается жениться, Сильвио понял, что такой момент наступил. Предвкушая свою встречу со счастливым графом, Сильвио сильно нервничал-”бросил об пол свою фуражку и стал ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке” [2,4,63]. И, наконец, Германн “трепетал, как тигр”, ожидая, когда часы пробьют половину двенадцатого и когда ему можно будет, как предупреждала его Лизавета Ивановна, войти в дом графини. Очень важно, что и Стендаль подчеркивает в своем герое это хищное начало. Жюльен Сорель поставил себе задачу завладеть Матильдой де ля Моль, это было его единственным занятием, ни о чем другом он просто не мог думать. “Да, она красива, - думал Жюльен, сверкая глазами, как тигр,- я овладею ею, а потом уйду” [12,1.359]. В другой раз Стендаль описывает, как Жюльен Сорель с восхищением наблюдал за полетом ястреба, завидуя его спокойному и могучему полету, его силе и одиночеству, считая, что такой - мощной и сильной - была судьба у Наполеона, надеясь, что и его ожидает подобная судьба [13,1,92]. В этой связи интересно отметить, что Стендаль подчеркивает в своем герое и макиавеллизм, который был характерен и для кумира Жюльена-Наполеона. Матильду де ля Моль поражает макиавеллизм Сореля, выраженный в его притворстве, лжи, чудовищном искажении образа его мыслей [13,2,59]. В “Воспоминании о Наполеоне” Стендаль говорит, что Наполеон напоминал по духу такого героя Макиавелли, как Катруччо Кастракани. Пушкин прямо нигде не говорит о макиавеллизме своего героя. Но стремление Германна любыми средствами, с помощью обмана и даже убийства достичь своей цели объединяет его и с Наполеоном, и с Жюльеном Сорелем, делая его тоже потенциальным макиавеллистом.
Очень сближает Жюльена Сореля и Германна мефистофельское начало. Германн показался Томскому похожим не только на Наполеона- профилем, но и на Мефистофеля-душой. Стендаль на протяжении всего романа не раз подчеркивает сходство своего героя с Мефистофелем: Жюльен Сорель то с “мефистофельской усмешкой” говорит себе, получив любовное письмо Матильды де ля Моль, что он, простой плотник, оказался умнее людей из высшего общества, чувствуя себя победителем [13,1,377], то в нем звучит “мефистофельский голос”, который говорит ему о замечательной способности, ловкости и хладнокровии человека, никогда не дающего промаха, то есть палача [13,2,139], то незадолго до смерти “хохочет, как Мефистофель”, считая, что не время рассуждать о великих вопросах смерти, жизни, вечности, что это безумие”[13,2,154]. Известно, что гетевский Мефистофель был неприятен Маргарите, в его присутствии, признается она Фаусту, “нейдет молитва на уста” [15,2,134]. Ей неприятен его коварный, острый взгляд, его насмешливость. По мнению Маргариты, Мефистофель ни во что не ставит людей, никогда не испытывал любви. Неприятие Маргаритой-этой ангельской душой черта и дьявола, или, как Пушкин называет Мефистофеля в “Сцене из “Фауста”, “беса”, пытавшегося отнять у бога Фауста [2,1,443], имеет свое основание. Сравнивая современную жизнь с открытым морем, где “молчит закон, царит захват”, Мефистофель выражает позицию представителя первоначального накопления капитала, связанного с жестокостями и убийствами:
То китобойщик, то пират,
Захватываешь ты фрегат.
Напав на два, ты жизнь отдашь,
Чтоб третий взять на абордаж.
Затем берешь четыре, пять,
И уж не можешь перестать.
Флот этот твой! Таков устав:
В ком больше силы- тот и прав.
Никто не спросит: “Чье богатство?
Где взято и какой ценой?”
Война, торговля и пиратство-
Три вида сущности одной [15, 2, 409-410]
И герои Стендаля и Пушкина-Жюльен Сорель и Германн являются яркими представителями процесса первоначального накопления капитала. В первой главе “Пиковой дамы” Германн не принимает участие в карточной игре, так как его девизом являются расчет, умеренность и трудолюбие. Этот девиз не позволяет ему “жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее”, он живет одним жалованием, не трогая проценты, и затем пытается с помощью карт увеличить свой капитал. В характере Жюльена Сореля тоже было стремление прикопить “состояньице”, хотя оно порой уступало его честолюбивым планам. Однако, отказав своему другу Фуке принять участие в торгах по сдаче подрядов, Жюльен обьясняет этот отказ своим якобы призванием-святым служением церкви. Но когда Жюльен познакомился с епископом Агдским, его больше всего интересовало, какое жалованье может быть у этого молодого епископа - “наверно тысяч двести, триста франков” [13,1,139] и он уже более не вспоминал о Наполеоне, и не думал о воинской славе.
Игра Германна создает напряженную атмосферу. Подобная игра напоминает Пушкину более “поединок”. При первой ставке все глаза “устремились” на Германна, на второй день после выигрыша Германна все “ахнули”, на третий день генералы, тайные советники, молодые офицеры ожидали, чем “кончит” Германн. Пушкин подробно описывает поведение Чекалинского после каждого проигрыша. Сначала Чекалинский “нахмурился”, но “улыбка” возвращается на его лицо, затем он “видимо смутился”. Во время последней игры руки Чекалинского “тряслись”. В “Сказке о рыбаке и рыбке” Пушкин показывает, как менялось море после каждой новой просьбы алчной старухи. Сначала море “слегка разыгралось”, затем “помутилось”, потом стало “не спокойно”, далее - “почернело” и, наконец, разыгралась на море “черная буря”. Природа моря не приемлет алчности старухи, как нормальное, в данном случае светское общество не приемлет игры Германна. Германн проиграл, “обдернулся”, но не потому, что он не выполнил условие старой графини-ведь он добросовестно ставил по одной карте в течение трех вечеров - сначала тройку, затем семерку, потом туза. Германн проиграл потому, что он поверил в “сказку”- так он поначалу назвал историю о трех картах, рассказанную Томским, поверил в “шутку”- так, поклявшись, назвала эту историю графиня. Суеверный Германн поверил в “кабалистику” карт, его интеллект оказался на уровне”новейшей гадательной книги”, которая в действительности, как доказал Виктор Шкловский, является мещанской гадательной книгой. Поэтому пиковая дама, выпавшая Германну, возвращает читателя к эпиграфу повести: “Пиковая дама означает тайную недоброжелательность”. Случайно выиграв два раза, Германн уже не может остановиться и - проигрывает. Неспособность остановиться- основная черта героев наполеоновско-мефистофельского толка. Неспособность остановиться погубила и кумира подобных героев-Наполеона. Известно, что Наполеон после польской кампании 1807 года обещал своим солдатам, что это будет последняя война. Но свое обещание нарушает: уже вскоре он готовит армию для вторжения в Португалию. Коленкур доказывал Наполеону, что война против России- “безумие”, что эта война невозможна Франции и что вообще нет необходимости ее вести. Все окружение Наполеона не хотело войны против России. Фуше предупреждал императора, что и создание всемирной монархии путем завоевания России-это “блестящая химера”: “Государь,- говорил Фуше Наполеону,- я Вас умоляю, во имя Вашей славы, во имя Вашей и нашей безопасности вложите меч в ножны, вспомните о Карле XII” [4,600]. Но Наполеон уже не мог остановиться. Жюльен Сорель тоже не может остановиться: ради успеха и своих честолюбивых планов он губит г-жу Реналь, влюбляет в себя молодую Матильду де ля Моль, но в конце концов тоже проигрывает. Недаром название романа “Красное и черное” ассоциируется с цветами полей на столе рулетки, так же, как “Пиковая дама” - одна из фигур карточной игры.
Обычно в светской повести до Пушкина герои становились жертвами светской суеты и интриг. Так, в повести Н. М. Карамзина “Юлия” Арис, кроткий и скромный молодой человек, цену которому не знает свет, ибо там “сусальное золото” предпочитается истинному, противопоставлен светскому льву князю Н., дерзость которого в свете заслужила “венок и рукоплескания” [16,111]. Юлия сначала отказывает Арису, но затем, разочаровавшись в “коварном” свете, становится его женой. Сила “коварного” света настолько велика, что Юлия снова возвращается в город, но затем, уже окончательно разочаровавшись, обретает счастье вместе с Арисом в тихой сельской жизни. В повести А. Бестужева-Марлинского “Испытание” Ольга Стрелинская бросает вызов свету, не боится прослыть в свете “безрассудной искательницей приключений”, вопреки условностям света останавливает дуэль между бывшими друзьями - Греминым и Стрелинским. Гремин все же боится за Ольгу, считая, что свет не простит ей этого примирения, и ее поездка “едва ли утаится от клеветы” [17,73]. Для самого же Стрелинского семейное счастье возможно только вдали от света. Не имея ни женских, ни человеческих достоинств, княжна Мими в одноименной повести В. Ф. Одоевского только коварством завоевывает себе место в свете и, став душой “безыменного общества”, своим страшным “судилищем” сеет семена зла, разрушающие и губящие людей: на дуэли от руки барона Дауэрталя, защищавшего честь своего брата, погибает Границкий, самого барона Дауэрталя ссылают, умирает баронесса Элиза Дауэрталь, не вынеся поругания своей чести, а княжна Мими- виновница всех этих бед- спокойно за карточным столом объясняет причину смерти баронессы “беззаконными страстями” [17,114]. Пушкин в “Пиковой даме”, внешне сохраняя форму светских повестей с характерными эпиграфами к каждой главе, кардинально меняет основной конфликт подобных повестей: смыкает ряды светских людей перед нашествием выскочки, якобинца карточной игры. Светские люди изображены Пушкиным доброжелательно. Томский и Нарумов умны и проницательны. Чекалинский славный, ласковый, веселый, добродушный. Даже старую графиню, которая поначалу должна была бы напоминать зловещих женщин светского общества, Пушкин щадит. Представляя ее как женщину, избалованную светом, эгоистичную, скупую, Пушкин после небольшой паузы добавляет, что старая графиня “конечно, не имела злой души”. Очень интересно, что в “Пиковой даме” Пушкин как бы ломает стереотип отношений между богатой воспитательницей и бедной воспитанницей, который сложился ко времени написания повести. Так, Лиза в “Романе в письмах” Пушкина описывает свое положение воспитанницы в доме Авдотьи Андреевны и связанные с этим “званием” многочисленные “мелочные горести”. Лиза считает себя “созданием пренесчастным”, так как она должна все сносить, уступать, многое не замечать [2,4,39]. Таким же несчастным существом описана Катя в отрывке из романа В. Ф. Одоевского “Катя, или История воспитанницы”. Она ежедневно обязана была терпеть дурное расположение духа “своей так называемой благодетельницы”, выносить насмешки по поводу своего молчания, туалета, выслушивать обидные замечания по поводу своей якобы капризности, плохой работы, болтливости[18,126]. Лизавета Ивановна тоже была “пренесчастным созданием”: получала выговор за лишний расход сахара, при чтении романов была виновата во всех ошибках авторов, отвечала за погоду во время прогулок, на балах танцевала только в тех случаях, когда не хватало пары [2,220-221). И все же Лизавета Ивановна приходит “в ужас”, узнав о смерти своей не “так называемой”, а настоящей благодетельницы.
Заключение “Пиковой дамы” скорее напоминает эпилог сентиментальной повести с наказанием порока и торжеством добродетели: сошедший с ума выскочка, якобинец карточной игры Германн попадает в Обуховскую больницу, светский лев, умный и проницательный Томский продвигается по службе, становится ротмистром, женится на любимой женщине- княжне Полине, Лизавета Ивановна, бывшая бедная воспитанница светской женщины-повторяет ее жизненный путь, выходит замуж за “любезного” человека-сына управителя графини, воспитывает бедную родственницу.
Список использованной литературы
1. Вересаев В. Пушкин в жизни, в 2-х т., 3-е изд., М.-Л., 1932.
2. Пушкин А. С. Полн.собр.соч. в 6-и т., М., 1949-1950.
3. Гофман. Счастье игрока. В кн.: Эрнст Теодор Амадей Гофман. Повести и рассказы. М., 1967.
4. Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. 5-е изд., М., 1989.
5. Алданов М. Святая Елена, маленький остров. М.. 1991.
6. Одоевский В.Ф. Русские ночи. (Литературные памятники). Л., 1975.
7. Стендаль. Жизнь Наполеона. В кн.: Стендаль. Собр.соч. в 15-и т., т. 11. М., 1959.
8. Гиляровский В.А. Учение о галлюцинациях. М., 1949.
9. Мысливченко А.Г. Философская мысль в Швеции. М., 1972.
10. Лернер Н.О. “Пиковая дама” Пушкина. В кн.: А.С.Пушкин. Пиковая дама. Спб., 1911.
11. Пушкин А.С. Письма. В кн.: А.С.Пушкин. Собр.соч. в 10-и т., т.10. М., 1974.
12. Макогоненко Г.П. Творчество А.С.Пушкина в 1830-е годы (1833-1836). Л., 1982.
13. Стендаль. Красное и черное. В кн.: Стендаль. Собр.соч. в 12-и т., тт. 1,2. М., 1978.
14. Переписка А.С.Пушкина в 2-х т., т.2. М., 1982.
15. Гете. Фауст.В кн.:Гете.Собр.соч.в 10-и т.,т.2. М.,1976.
16. Карамзин П.М. Юлия. В кн.: Н.М.Карамзин. Записки московского жителя. М., 1986.
17. Русская светская повесть первой половины XIX века. М., 1990.
18. Одоевский В.Ф. Катя, или История воспитанницы. Отрывок из романа. В кн.: В.Ф.Одоевский. Повести и рассказы. М. 1959.
