Пьянящий всплеск молодости некогда ненароком бросил их друг к другу. В один из тоскливых, дождливых вечеров явно поощряемые обществом, которое хотело видеть в этих молодых людях идеальную пару, неожиданно для них самих они решились на что-то важное . Потому и произошло все, что должно было произойти. Так началась для них осень 1904 года. Время пошло вспять.
С той поры они активно начали познавать себя. Так установились редкие, краткие, пьянящие до изнемождения чувственные встречи. Для нее все это было такой диковиной. Она не переставала удивляться себе, своему волнению. Она лишь знала, что он ее хотел, но она пока в себе лишь таилась, ждала. Бороться со страстью своего партнера еще не умела, считала свою роль в его жизни во многом пассивной, а сам разрыв, о котором он умел и мог с упоением пространно говорить, - практически неизбежным, уже осознанным моментом ее бытия. К весне 1905 года все то немногое, что их некогда связывало, само собой прекратилось. Исчезло.
Весна того памятного их первого года ее все больше печалила. Люба интуитивно осознавала, что у нее многое не так, как ей бы хотелось. Она не могла про себя сказать, что обладает темпераментом южанки. Что-то подавляло ее чувственность. Она страшилась разрыва в отношениях, подавляла в себе все болезненное и печальное.
Внешне в обиходе и манерах она была северянкой, но в себе предвидела, знала что-то другое. Как ей потом словоохотливо объяснили, темперамент северянки бывает сродни замороженному шампанскому. Ведь искрящийся огонь ее надежд был укрыт в прочно закупоренной бутылке светских правил.
По матери Люба была казачка (полуказачка, полушведка). Один из ее первых поклонников – Боря Бугаев в свое время четко и прозорливо узрел в этой столичной даме таящийся «разбойничий посвист». Он напрямую сказал Любе, что заведомо ценит всплеск крови ее предков. Они должны быть вместе. Именно он один сможет переломить в ней ее прошлое.
Да, она знала эти минуты в себе. Явно в Любе было что-то озадачивающее, это когда она хотела бунтовать. Но она любила и могла усмирять себя. Предпочитая при этом совершать свободолюбивые, если не дерзкие, поступки. Среда ее отца и деда с улыбкой принимала все эти «проказы». Чуть-чуть журя ее при этом.
Она часто, зардевшись, уходила к себе в комнату. Принималась читать поэзию, старалась охладить пыл своих устремлений. Спасительными для нее оказывались монотонные дамские журналы.
Икона старого византийского письма строго и отрешенно взирала на нее со стены. Ей хотелось в который раз быть маленькой девочкой, жить, сжавшись в комок.
Александр, ее первая обретенная надежда в любви, обычно жил своим, неведомым пока для нее внутренним миром. В его пространстве отчужденных грез ей никогда не было места. Тогда как ей нужен был хозяин, который хотел бы и мог управлять ее телом. Она всей своей сутью была брошена на произвол судьбы всякого, кто бы стал ее упорно, прилюдно, неотвратимо домогаться.
Все это трудное и печальное для нее время она простодушно ничего не понимала в происходящих делах. Любе крайне тягостно было разбираться в сложной и не всегда понятной любовной психологии такого необычного человека, как ее Александр, который мог нередко часами излагать свои теории о том, что им лично отнюдь не надо физической близости, что это «астартизм», дело темное, уже прожитое человечеством.
Когда Люба начинала говорить Александру о том, что она любит его, хочет родить ребенка, что она именно так мечтает проникнуть в его такой неведомый, сложный мир гордых намерений, он по привычке уходил в отстраненность теории, явно считая, что подобные отношения не могут продолжаться достаточно долго, ибо они вместе заведомо виноваты перед вечно женственным началом. Жизнь их окончена! Поскольку они так и не прошли сквозь очищающее проклятье символа. Конечно, он скоро уйдет к другой женщине, может быть и порочной, чтобы глубинно осознать роковую суть своей непростой судьбы, личное и неизбежное.
Отчего он все хочет наказать меня? - думала она.
Настоящее, о котором он никак не хотел думать, приводило ее в полное отчаянье. Тревожило, путало ей карты. Выходило так, что она была отвергнута тогда, когда еще не была его женой. Его символическое прочтение ее бытия убивало ее робкую решимость быть при нем. Она теряла веру в возможное, постоянно чувствовала себя отвергнутой, опозоренной. Выходило так, что она навязывала ему свою любовь.
Люба настоятельно хотела обретать в нем оплот своей надежды, пределы личного успокоения, нередко ночами она рыдала, выражая тем самым свое бурное отчаянье. Но приходила минута, Люба уже не могла рыдать, скорбно лежала, смотрела открытыми глазами на луну. Пугалась себя, своего минутного отчаянья.
Даже сильная и уверенная женщина, имевшая личный и многократный опыт обращения с мужчинами, в подобных непривычных обстоятельствах могла растеряться. Запаниковать. Сникнуть всей своей сущностью. Люба оказалась совершенно неподготовленной к подобным ошеломляющим отношениям. Страдая, путаясь в догадках, она лишь увеличивала личную свою неуверенность. Подобная безысходность ее постоянно угнетала. В жизни она встретила полное непонимание всего того, что было ей так близко и дорого. Она все не понимала, отчего вынужденна терпеть насмешку, во имя чего обязана сохранять озадачивающие, весьма непривычные отношения.
Подобная неуверенность становилась частью ее естества. Александр создавал в ее жизни необходимые ему неудобства. Он критически наблюдал, как ее поклонник Бугаев прилюдно разрывается от отчаянья, поминутно изобличая в ее чувствах и поступках «ложь», неправильность поведения.
Бугаев наивно недоумевал, отчего она и ее муж в своем «браке» так настойчиво держатся за приличие. Они никак не могут решиться на решительный поступок, явно из-за трусости.
Бугаев хотел официально обожать и любить свою прекрасную женщину. Он назидательно говорил Любе, что окружит ее вниманием.
Неожиданно Александр решил проявить силу характера. Из странной непоследовательности, отчасти из ребячества, упрямства или даже озорства он заметил Любе, что оставляет ее при себе. Пусть она игрушка в его судьбе, об этом ему совсем не хочется думать. Его полностью ныне увлекла поэзия, Люба ему никак не помеха…
Выходило так, что ей при нем отводилась какая-то странная роль. Ее личное мнение никто не спрашивал. Ею не интересовались. Подобное чувство личного отстранения ее уже начало нервировать.
Но такова была возможность ее личного выбора. Она хотела преданно любить Александра, но определенно не знала, что для этого ей необходимо было делать. Муж, в свою очередь, предпочитал не думать, что Люба его любит. Она терялась в догадках. Она хотела быть верной ему, нужной и необходимой помощницей в их трудной любви. Но при этом она отчетливо понимала, что отныне все происходящее в ее жизни предельно непрочно, зыбко, беспросветно. Люба никак не хотела становиться родом Символа…
Именно за подобное личное ее неприятие она серчала на Александра. Подчас ненавидела близкого ей человека. Она еще трепетно верила в особое право своей первой любви. Сложно обретая свой путь в жизни, Люба хотела быть уверена, что слезы ее и муки будут по достоинству оценены Александром.
Со временем она станет ему нужной. Отношения с Александром обязательно вот-вот наладятся. Обретут свою материальность…
Хищно посматривая на ее мужа, Любина близкая подруга как-то раз сказала, что Александр не муж ей, а она ему не жена. Подруга, конечно, лукавила, но от этого Любе не было легче. Опечаленная, она терзалась, мучалась. Скучала!
Она иначе оценивала свою жизнь, достаточно четко осознавала, что сама до идиотизма не понимает ход проживаемой жизни. Она хочет ошибаться. Она не верит даже себе, брошена на произвол судьбы, потому должна отстраниться от Александра. Только так она может сохранить себя как личность…
… А пока Боря обстоятельно кружил ей голову. Он ей нередко казался довольно опытным Дон Жуаном. Хотя он таковым никогда не был. Она почти его не опасалась, потому нередко минутами терялась в его сине-зеленых глазах. Часами слушала его пространные монологи. Серчая, что муж, запершись в кабинете, пишет что-то серьезное.
Когда Александр выходил, Боря весь преображался, друзья обнимались, не меняя выражения лица, эти два человека уходили в только им понятный разговор. В воздухе всплывали строчки, они не видели ничего странного, скабрезного в своем поведении, предпочитали забывать Любу, уже не понимали ее, а ей так необходима была радость чувства на уровне физического откровения.
Понятное дело, она сердилась, так как ей казалось, что мужчины уже разыграли ее судьбу понарошку. Эти эгоисты были заняты только собой.
Боря умел обходить острые углы, он как-то по-своему, братски любил Александра. Желал ему добра, внутри себя решив, что тот обязательно оставит в покое жену. Сделает их счастливыми людьми. Отойдет в сторону.
Борясь за свое благо, он не на шутку, однако, приударивал за женой своего друга. Она ему была нужна не только для того, чтобы он мог иметь возможность произносить свои шестичасовые монологи. Весьма отвлеченные. Подчас Любе непонятные, весьма научные, даже иногда познавательные. Но все эти возгласы, монологи неизменно заканчивались личной обращенностью к Любе как идеалу женщины. Прямо или косвенно, по Бориным словам выходило, что смысл своего существования он как человек не может не обрести в чувстве, что неизменно имеет объект, ее, Любу.
Временами забываясь, увлекаемый потоком слов, Борис мысленно возвращался к Александру. И тогда она с ужасом думала, любит ли он ее, воочию видит? На нее накатывал стыд, она временами понимала, что совершает кощунство, раз тонет в чужих глазах. Ее детское незнание жизни неожиданно сталкивалось с чем-то ей непонятным. Тайным, что стояло за гранью Символа. Все это было противоположно ее природной сути.
Таким и остался в ее памяти Б.Бугаев, что принес в ее жизнь страх и радость ожидания. Особенно, когда она вслушивалась в «сладкую отраву» его слов, что глубоко проникали в ее душу. Своим отстраненным, неведомым пребыванием, присутствием нового, он начинал жить в ней. Все это происходило даже вне прикосновения его рук. Люба вдруг понимала, что гибнет, предает себя, роняет свое в угарном тумане Бориных несбывшихся желаний, его личных страхах.
- Вы, Любовь Дмитриевна, - говорил не раз Боря, – произошли из звука и света. Из страдания, к которому причастен и Александр…
Как она неумело задыхалась, при этом теряя контроль над собой. Она переставала быть собой, становилась глиной в его руках.
Но все же она спаслась! Именно благодаря своей натуре. Потому и возникла написанная чуть свет памятная этим людям записка. Ее прощальный жест. Она назначала Боре свидание, но через год. Чем не женская уловка. Она, наконец, захотела проверить его на изгиб, просила не писать ей, не искать место, где бы они могли бы встретиться. Она умоляла его не выяснять с ней отношений, тем более прилюдно.
Да, она давала ему возможность испытать, понять ее намерения. Что из того, что они через год встретятся. Поговорят. Так они лучше поймут друг друга…
Через много-много лет он отметит в своем дневнике ее тяжелые и уставшие ноги. Авоську для картошки, вымирающий Петербург. Чем вызван был его гомерический хохот. Почему он смеялся над собой?
Получилось, что интуиция не обманула эту женщину. Ему явно нужен был в ней его личный сон. Иным он предпочитал не быть, разве что, условным антиподом Александру.
Любе захотелось выжить и достойно жить. Потому они с мужем экстренно уехали в Шахматово. Они в те годы бежали от его Петербурга, где все им напоминало о Боре. Исходя из пределов возможного, Люба искала себе тихое прибежище, что могло бы принять их. Так ей было проще проживать, уяснять свои душевные муки. Постепенно она начала обретать в себе себя. Все же они с мужем были лучшей парой своего времени. Нередко случайные прохожие не раз на них оглядывались. Удивлялись непривычной открытости их лиц, чистоте их взглядов.
Она смогла многое продумать в себе, главное, она лишила Борю единственного способа борьбы – собственного присутствия. Что из того, что она тревожилась за него, выдержит ли? Люба уже понимала, что выздоравливает, отходит. Боря меж тем свято верил своему прошлому, когда покрывал ее лицо поцелуями, слышал в дурмане сказанные слова – «Да, уедем..! Да, люблю!!». Почему он предпочитал в те дни обманываться? Ему так хотелось верить. Иначе он не мог жить…
Именно в Шахматове Люба захотела написать Боре, что отныне уже не любит его. Потому просила к ним не приезжать. Он, понятное дело, негодовал, засыпал ее письмами, жаловался тому или иному знакомому на странную женщину. Был предельно комичен и слезлив. Ей нередко становилось противно слышать о нем, потому она так и не смогла сохранить к Боре свою дружбу. Серчала, ломала руки, но не уступила его прихоти.
Вся эта вспышка далась ей с таким трудом. Она некогда осознавала себя покорной ученицей Александра, желала его любить, вроде бы добилась своего. Мираж отношений возник. И тут ею овладела тоска, отрезвление. Она поняла, что кроме нее есть «низший» мир, что в нем живет что-то темное, недостойное ее. Так во всяком случае ее попытался убедить Александр. И она с ним согласилась. Ей захотелось быть верной своему чувству. Прожить его…
Люба так и не смогла выбрать себе что-то предпочтительное. Она отвергла двух этих мужчин. Она предпочла найти другое. Именно ей необходимое. А сама возможность ее выбора, во многом заставила ее взрослеть.
Она не поддалась самоуверенности Бори. Оказалось, что в жизни не все построено правильно. В жизни меньше всего присутствует Бог. Грешные люди предпочитают обходиться случайным, мнимым, не веря в свой высокий удел, предпочитают быть заведомо хуже себя.
Теперь она лучше и отчетливее понимала, что сама, скорее из озорства, доводила Борю до эксцессов. В иные времена она обязательно бы осудила себя за кокетство. Она понимала, что ей в жизни хотелось чего-то иного, настоящего, доподлинного, ясного. Такова была ее устремленность. Потому она и смогла дать свою оценку миру, что возвысился над тлетворной сущностью Символа.
Приходили другие времена, сменялись фазы человеческих настроений. Сами того не ведая, Александр и Борис создали в ней то новое, что было отдано новому летоисчислению, особому срезу бытия. Своей судьбой она бросала вызов времени.
Да, она крайне сложно проживала в себе разлад отношений с Александром, о Боре она уже и не вспоминала. Временами муж становился к ней презрительно равнодушен. Практически мог днями не замечать.
Он опять толкал ее к новой влюбленности. Роди она в свое время ребенка, не уступи минуте, многое в их жизни с Александром могло быть иным. Но, увы…
Люба по опыту прошлых лет знала, что Александр отныне пальцем не шевельнет, чтобы ее чем-то удержать. Он предпочитал страдать молча, мучаясь, не раскрывая рта. Разве что холодно, надменно, как это только он мог делать, старался язвить, отделываться от ее вопросов уничтожающими насмешками, нелестными характеристиками, личными отзывами о ее поступках, пеняя не только ей, но и всей менделеевской семье за чудный подарок, который ныне стал ему поперек горла.
Ко всем бедам возник порыв Бори вызвать Александра на дуэль. Но она смогла проявить характер, напрямую сказала секунданту, что у нее с мужем секретов нет, да и не может быть. Она уже знала в те переломные дни цену своих слов. Когда они пришли в дом после прогулки, весьма доверительно посоветовала мужу поменять промокшее платье и только потом начать не совсем приятный ей разговор.
Собрав весь свой скудный опыт, она вела за столом пустяшный разговор, пускала в ход «очей немые разговоры». Подобными уловками естества она уже владела ситуацией. Уже знала суть необходимого. В тот день она предпочла поступить так, как это было надо ее семье. К концу довольно веселого обеда незадачливый посетитель Шахматова, друг Бори, сидел уже совсем прирученный. И спорный вопрос о дуэли неожиданно отпал, все формальности были решены за час.
Так что бывшие знакомцы расстались друзьями, Боря еще раз был всем этим принижен, поставлен на место. Его предпочли вспоминать теплым и отзывчивым человеком. Люба высоко ценила свой разрыв с ним, она уже не хотела играть с ним, как с огнем. Хотя вспоминала, как позволила себе медленно вынуть тяжелый черепаховый гребень и шпильки. Да и было ли это, когда волосы, ее отрада, красиво падали золотым плащом. Как дико все эти минуты грезились. Бунин уже потом о сходном скажет: «Разлюбила и стал ей чужим».
Так было ли ее падение? Всего лишь попытка бегства от себя. Все бы, конечно, у Бори вышло, если бы не одно неверное, страстное движение руки. Он не захотел приручить ее к себе. Именно эта случайная подробность вывела ее из оцепенения. Боря в любовных делах оказался не опытнее ее. Именно этот неловкий момент как раз и отрезвил ее. Она вдруг поняла, что «этого» делать не должна. Долго еще потом подобные особенности ее личного восприятия жизни создавали в ее чувствах сумятицу, смущая мужчин.
В тот особый день она хоть и потеряла голову, но вдруг отшатнулась перед своим деянием. Боря не стал ее судьбой. Так поэтапно рождалась в ней ее русская натура, которую не всегда ценили люди, даже близко знавшие Любовь Дмитриевну. Нравственно она до глубины души ужаснулась, испугалась возможной порочной близости. Ей стало стыдно, что тем самым она предает Александра. Отныне она решила брать ответственность жизни на себя. Иначе жить она не могла, иного выбора у нее не оставалось.
Да, она понимала, что в ее отношениях с Борей есть что-то жесткое, неженское. Она лишь продолжала любить в нем свое прошлое. Потому с завидной легкостью рвала и бросала в огонь его письма, избавлялась от уже постылой своей увлеченности. Тем самым готовя себя к иной жизни, которая отрицала власть Символа.
Боря все мечтал о дуэли, но она легко смогла перечеркнуть его планы всего лишь легким смешком недоумения: «Для чего?», «Зачем?» и «Почему?».
Так постепенно и далеко не сразу в ней рождалась женщина. Юность, надежда отступали, появлялась решимость жить своей судьбой. Символы прожитого растворялись в воздухе. Россию отныне ждала смута.
