Я
не напишу больше ни одной строчки, я не могу, нет. Никогда. Наверное, никогда.
Что-то ушло, чего-то больше во мне нет. Глаза есть, рот, нос, уши - все на
месте. Мои грязные волосы над моим лбом, пальцы, сжимающие простую шариковую
ручку, я всегда писала стихи шариковой ручкой на простой бумаге. Ручка есть и
бумага тоже. А больше ничего. Мне казалось, я всегда буду это делать, я это
делала. Сейчас, когда я уже не могу, я понимаю, я это делала хорошо. Может быть,
даже очень хорошо, иногда просто замечательно. Врешь. Замечательно ты не писала
пока еще никогда. Уже никогда. Как все просто, кончилось, - и ничего. И на
листе бумаги пустота. Что же еще остается - муж, дочь, мать, болезни и заботы,
то, с чем надо вставать и ложиться. А может, остаются сны. Как часто во сне
приходили ко мне стихи. Ритм, слово, строка. Я просыпалась, хватала шариковую
ручку. Мне больше не снится ничего. Или все сразу, все, что я вижу днем. Сны так
тесны, в них больше нет места стихам. Так... Опять потушили свет, отключили с
подстанции. Точно по графику. Но это ничего, ничего. В доме уже спят. Нас
приучили ложиться по графику. Они приучили нас ко всему. Зато мы теперь свободны
и независимы. Независимы от чего? Конечно, можно зажечь керосиновую лампу, вчера
муж дотащил без лифта на десятый этаж тридцать литров керосина, зачем мне лампа,
мне она не нужна, я уже ничего не пишу.
В комнату влетела летучая мышь, и раскачавшись, повисла на абажуре, свесив вниз розовую мерзкую мордочку. Говорят, они ничего не видят, или почти ничего. Летят в пространство на звук. Почему они тогда не разбиваются, шмякнувшись о ствол дерева, или бетонные перекрытия дома, или еще обо что-нибудь, подходящее для этого случая! Интересно, кто из нас испугался больше, она или я, чье сердце стучит сейчас громко, неровно и сухо, посылая сигналы тревоги в душную, беззвездную и безветренную ночь! Говорят, летучие мыши приносят несчастья, почему? Разве так уж несчастны обитатели старых замков, где в башнях полным полно этих мерзких ночных тварей? Хочу денег, много денег. И замок. Раньше не хотела, а сейчас хочу. Хочу, чтобы муж не дергался во сне по ночам, думая, как прокормить семью, а пел по утрам в ванной от радости под тугой горячей струей воды. Хочу летнее открытое платье и красные плетенные босоножки, легкие - легкие, и чтоб дочь была счастлива! Хочу, чтоб встала, поправившись, моя мать и ходила собственными ногами, как это было раньше, а не передвигалась по комнате в стареньком, на колесиках, самодельном стуле, который надо было толкать перед собой, а она пугалась и кричала - Я падаю, падаю! Потому, что у нее кружилась голова. А еще она кричала - Мне холодно! Потому, что мы были независимы, и у нас уже шестой год в стране не было отопления. Не хочу морщин под глазами и на переносице, не хочу умирать так, больше не написав ни одного стихотворения, не хочу мыться дешевым турецким мылом, хочу Лореаль Париж, ведь я этого достойна! Так рекламируют по телевизору французскую косметику, когда на несколько часов дают свет, и телевизор работает. Хочу чистые лестницы и лифты, взмывающие вверх! А у нас писают и какают в лифтах, а иногда даже на бетонной крыше, когда сгорают моторы и вода не поднимается на верхние этажи! Да здравствует свободное каканье! Не в своей квартире, что бы не расходовать лишнее ведро воды для заливки унитаза. Хочу проснуться утром зимой в своей теплой квартире, ведь я этого достойна, журчит вода в батареях, сладостный, забытый звук, сунуть босые ноги в тапочки, и в одной рубашке к окну, отдернуть шторы, а за окном - Венская опера. Говорят те, кто там был, что нет в Вене жилых домов, смотрящих прямо на Оперу. У них нет, а у нас будет. Слушай ты, мерзкая тварь, я сейчас подойду и отцеплю тебя от этого абажура, зашвырну обратно в ночь, верну свободу, а ты верни мне мою нормальную человеческую жизнь! Ведь я этого достойна!
- Достойна, - ответила мышь и закачалась вниз головой на абажуре. Когтистые лапки, розовая мордочка, и человеческий голос! Или послышалось?
- Конечно, достойна.
Да, вот так, наверное, сходят с ума. А что, все может быть, может я скоро петухом кукарекать начну, как прославленный вождь мирового пролетариата!
- Не надо, петухом не надо. Я петухов не люблю.
- Чем же они тебе не угодили? Красный красивый гребень, белые перья, ку-ка-ре-ку!
- Они враги. Конец ночи, новый день, опять чердак или подвал. Разве ты не хочешь, чтоб эта ночь длилась вечно? Слышишь, как тихо, никто тебе не мешает, ты можешь писать, можешь даже разговаривать со мной, и никто не крикнет тебе - Ты что, уже совсем того!
- Да, наверное, ты права.
- А хочешь очутиться сейчас в Венском лесу?
- Хочу.
- Тогда кинь меня в окно, а сама за мной кинься.
- Нашла, дуру! Ты полетишь, а я прямиком об асфальт - шмяк!
- Значит, любишь себя?
- Ну, люблю немножечко, конечно, люблю.
- Ну и молодец, что не врешь. Другие бы закричали - Я себя ну ни как! Ни капельки! А асфальта у нас внизу нет, а я свое слово держу. Отцепи меня от абажура, ну, не так грубо, я и лапки оборвать могу.
- Извини, пожалуйста.
- Ничего. Это я предупредила, на всякий случай. Я люблю тебя, Вена, глубоко, неизменно!
- А говорят, летучие мыши немые, а ты поешь.
- Это не я, это тот, усатый, в Венском лесу. Знаешь, сколько живут летучие мыши! Как я над этим прощелыгой летала, он в карете с очередного бала с очередной красоткой, а я над ними - туда, сюда, туда, сюда!... Ну так что, полетели?
... Она держала меня за волосы цепко, маленькими когтистыми лапками, было совсем не больно, не страшно и очень хорошо. С земли шел белый теплый туман, пахло травами, счастьем и детством, и легким запахом маминых духов. Руки мои опирались на тугой воздух, тело было молодым, глаза широко раскрыты, улыбка легка.
- Умница, - сказала летучая мышь, - сама мне помогаешь.
Туман рассеялся, наверное, мы прошли сквозь него. Мелькали редкие огни, потом их стало все больше, одно сплошное сияние. Господи, значит, есть еще где-то на свете ночные города, так ярко залитые светом!
- Вена под нами, - дунула мне в ухо летучая мышь и засмеялась, и я засмеялась тоже.
- А где Венский лес?
- Слева. Но я передумала, мы летим не туда. Подними руку.
Что-то твердое, холодное, тонкое упало мне на ладонь.
- Что это?
- Флейта. Сожми пальцы, не вырони, в руку крепко возьми.
- Но я не умею играть.
- Здесь ты умеешь все.
Первый звук был резкий и короткий, что-то ледяное обожгло мне губы. Но потом пришла нежность. Музыка лилась сверху, как сноп света, покачивала с боков, куда-то несла. Коридоры, коридоры, балконы, ложи, красный и бархатный амфитеатр, полукруглое пространство партера. Зависший над залом край сцены. Мои ноги коснулись пола. Оставив меня, летучая мышь делала над залом круги. Я стояла на самом краю, всматриваясь в гулкий пустой и таинственный зал. Там не было ни души, но он казался полным.
- Души тут как раз все и есть, - делая круг надо мной, шепнула летучая мышь - Играй же. Для них и играй.
И я заиграла. Мелодия шла из детства, от маминых рук, от теплого маминого голоса. Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни, рыбки уснули в пруду, птицы заснули в саду, в лунный серебряный свет каждый листочек одет... Музыка имела название. Колыбельная. Вольфганг Амадей Моцарт. И я ее играла. Откуда-то, из глубины зала, ко мне приближался маленький изящный человек в золотом камзоле. В напудренном высоком парике. Я отвела флейту от губ. Мелодия повисла в воздухе, закачалась тонкой серебряной нитью между ним и мной. Между ним и мной.
-
Здравствуй, - сказал маленький человек в напудренном парике - Я думал, ты
никогда не придешь.
- Я тоже так думала.
- Ну, теперь ты здесь, все хорошо, правда, хорошо?
Его пальцы сжали мне руку повыше локтя, они были горячие и сухие, а рука моя голая, на мне было летнее открытое платье и красные плетеные босоножки, ведь я этого достойна!
- Хочешь увидеть ночную Вену? - спросил меня человек в парике.
Летучая мышь сделала плавный круг над нашими головами и повисла в воздухе.
- И Венский лес тоже.
- Обязательно, - сказал он - я сам там давно не был. Наверное, там все уже изменилось.
- Еще бы! - засмеялась летучая мышь, - после двух-то веков! Осторожно, под машины не попадите. Такое движение!
- А что такое машины? - спросил человек в парике.
- Объясни ему, - сказала летучая мышь. - Ну, счастливой прогулки!
Она сделала еще один круг над нашими головами.
- Только помните, времени у вас до первого петуха. А то я тебя обратно не донесу. Тяжелая! И ты помни, Вольфганг! До петуха!
Он сорвал с себя напудренный парик и швырнул в летучую мышь.
- Не помню, ничего не хочу помнить! - и засмеялся. Мышь увернулась от парика, и он шлепнулся, но уже не на дощатый пол сцены, а прямо на зеленую траву. Мы были в Венском лесу.
- Вот она, людская неблагодарность! - тоже засмеялась летучая мышь. - Не обо мне, о ней помни, петух прокукарекает и все разобьется! Я ее не донесу.
Летучая мышь исчезла.
- Что она сказала, - спросил он.
- Не обращай внимания. Так, глупости...
Сверкал огнями Венский лес, за черной витой старинной оградой проносились машины. Смеялись женщины, мужчины и дети. Сколько же детей было здесь ночью в Венском лесу!
- У вас здесь что, ночью дети не спят? - спросила я.
- Не знаю, - сказал он, - может это только сегодня.
- Ты любишь детей, - сказала я, - Ты так хорошо для них писал. Да ты и сам ребенок!
- Конечно. Но ведь и ты тоже. Хочешь покататься на карусели? Ты на красной лошадке, я на белой.
- Все хочу. И лошадок, и пончики с малиной, вот, их продают на том углу, и красного вина! А еще хочу, чтобы эта ночь никогда не кончалась!
Пончики были вкусны, а карусельные лошадки быстры. Все кружилось перед глазами. А когда карусель остановилась, и мы спрыгнули на твердую землю, прямо перед собой, на дереве, увидели телефон-автомат.
Наверное, я опьянела, потому что, подойдя к автомату, сняла трубку. Куда и кому могла я из Вены сейчас звонить!
- Куда хочешь, - сказал он, - Хотя у тебя дома все равно спят. У вас там глубокая ночь.
Откуда ты знаешь, что там у нас?
- Нет воды и света, - сказал он, - город черный, совсем черный, ни огонька.
- А что ты знаешь еще?
- Вчера ты сказала, посмотрев на себя в зеркало: - Господи, какая страшная! А потом плюнула в свое отражение. Ты больше никогда так не делай.
- Хорошо, не буду. Хотя, иногда, знаешь, как этого хочется.
- Позавчера ты хотела другого, - Наклонившись, он отцепил от моего подола легкую серую паутинку, наверное, летучая мышь, выбравшись с чердака, оставила на мне свою отметину.
- Хочу, чтоб был свет, и хочу Моцарта! Это правда, я так сказала.
- И что было дальше?
- Вдруг нам включили свет, неожиданно, не по графику, а телевизор был не выключен, зачем выключать, если свет все равно гаснет с подстанции. Дали свет, и Спиваков играл Моцарта!
Он засмеялся и тряхнул маленькой темной головой, волосы от лица так и отлетели.
- Ты была довольна?
- Я была счастлива! Еще бы! Свет и Моцарт! И все сразу.
- Я посмотрела на него, он был не похож на свои портреты, или это сейчас казалось.
- Может это ты и летучую мышь ко мне прислал?
- Мы с ней старые друзья. Ну, раз сняла трубку, звони. Ведь ты этого хочешь.
Мягкий женский голос откликнулся в трубку.
- Алло...
Я молча прижала трубку к сразу запылавшему уху.
- Алло, говорите. Вас слушают.
- Я могу позвонить? Позвонить куда я хочу?
- Конечно.
- В любой город?
- В любую страну.
- Спасибо. Только, понимаешь, у меня нет с собой денег. Ни копеечки. А у тебя нет?
Он присвистнул, хлопнув себя рукой по расшитому золотом камзолу.
- У меня никогда не было денег!
- У нас нет денег, - сказала я и вздохнула.
- Нет проблем, - успокоил меня женский голос, - Звоните за счет вызываемого. Алло!
- Я тут.
- Назовите телефон... город... страну.
Далекие длинные гудки, молчание. Моя потная ладошка, сжимающая телефонную трубку. Спят, все давно спят, никто не ответит.
- Да...? - полусонный голос моего мужа был хорошо слышен из другой и далекой страны, даже дыхание слышно.
- Это я...
- Что значит я... - и неожиданно, будто опомнившись, - откуда ты звонишь?
- Из Вены, - сказала я, - из Венского леса. Тут на дереве телефон-автомат.
- Господи...! И из-за этого ты меня будешь? Ты хоть знаешь, который сейчас час?
- У нас в лесу полночь. А у вас не знаю.
- Перестань валять дурака! Ты что, перешла к Нате в соседний подъезд! Идиотки-полуночницы!
- Я звоню из Вены.
- Сейчас же иди домой.
- Сейчас не могу. Я гуляю с Моцартом. Я только что каталась на карусели. Скачет белая лошадка, ах, спина ее так гладка, дыбом хвост и весел взгляд, руки сжали те поводья, ну, неси, куда угодно, и счастливым и свободным, в детство милое назад!
В трубке послышался какой-то звук, похожий на сдавленный стон, потом частые гудки, трубку бросили.
В детстве ты король и воин,
Счастья всякого достоин,
Пред тобой весь шар земной,
Ну, скачи, моя лошадка,
Захрипи, шарманка сладко,
Тайны близится разгадка,
Да куда ты! Бог с тобой!
- Ну вот, к тебе снова вернулись стихи. А говорила - никогда больше не напишешь.
Все кончается так скоро,
Все печали, беды, споры,
Короли, шуты и воры
Скачут следом за тобой.
Карусель всех раскрутила,
И неведомая сила,
Вознесла, остановила,
И глаза твои закрыла,
И пропела над тобой.
Скачет белая лошадка,
И косит глаза украдкой,
Спи, мой милый, сладко сладко,
Бег закончился земной
Карусель качнулась, стала,
И пошла назад, в начало,
Кому много, кому мало,
Кто сумеет, тот возьмет,
Закружила, засверкала,
Загубила, заласкала,
А лошадка не устала,
Скачет задом наперед!
Кончив последние строчки, я прокричала, да, наверное. От нас в аллее шарахнулись какие-то люди.
- Дай мне бумагу и ручку, или салфетку, дай что-нибудь. Я боюсь потерять, у меня совсем плохо с памятью, я все забываю!
- У тебя с памятью все в порядке. Ты ничего не забудешь. Мой бег окончился давно, но сегодня я тоже вспомнил.
- Что вспомнил? - шепотом выдохнула я.
- Как это было.
- Это было больно?
- Нет.
- Страшно?
- Ни капельки. Придет время, узнаешь сама.
- А когда оно придет?
Он поднял узкую ладонь, покачал ею в воздухе перед моим лицом.
- Ну, не очень скоро. Но все равно торопись. Время идет быстро, оно летит, тебе еще так много надо сделать. А то, выйдет срок, будешь жалеть. - Господи, сколько бы я еще всего смогла!... Знаешь, как я жалею...
Откуда-то из глубины леса начала звучать музыка. Оркестр. Сначала очень тихо, потом громче. Вот заиграла скрипка, вступила тяжелая медлительная виолончель, все перекрыл гобой. Взметнулся серебряным звуком в темное, усеянное крупными звездами, небо так высоко, не поймаешь. Но вдруг вернулся обратно.
- Господи, как красиво... Что это? - одними губами выдохнула я.
- То, что я так никогда и не написал.
Весь лес был оркестром, а каждое дерево инструментом, и у всех был свой неповторимый звук.
Я посмотрела на Вольфганга. Он стоял, прислонившись спиной к витой ограде, у него было очень бледное лицо, блестящие, сразу как-то потеплевшие глаза, и на высоком лбу проступили маленькие прозрачные капельки пота.
Я сорвала с ветки тугой зеленый лист и промокнула ему лицо. А потом этим же листом вытерла свое. Мое лицо было мокрым, но от слез, не от пота. А лист был прохладным. И тут появилась она. Маленькая, с розовой мордочкой, и зависла над нашими головами.
- Петух! Сейчас прокричит петух!
Мы смотрели друг на друга, было очень тихо. Оркестр умолк, и люди в аллеях сразу вдруг исчезли. Не было никого. Только он и я, и летучая мышь над нами.
- Иди, - сказал он, - она права. Кончилось наше время, час петуха настал.
Я протянула к его лицу руки, чтобы еще раз дотронуться, но они натолкнулись на пустоту. Его больше не было.
- Где ты! Не надо, не исчезай! Я не могу без тебя!
Я бежала по темной аллее, как слепая, натыкаясь с разбегу на деревья, в пустоту, в черноту.
Летучая мышь держала меня, маленькие когтистые лапки крепко вцепились в мои волосы.
- Не трогай меня! - кричала я, отбиваясь, - подлая, дрянная тварь! Оставь здесь! Я не хочу! Не хочу...!
Она подняла меня, оторвала от земли, выше, еще выше... еще. Я плакала и кричала, а она уносила меня. Вот и исчезло сияние ночной Вены, вот снова нас окутал туман.
- Перестань кричать! Я теряю силы, я уроню тебя!
Небо над нами светлело, лиловело, потом краски исчезли, растворились в предчувствии будущего дня. Она с трудом дотащила меня до края подоконника и зашвырнула обратно в мою кухню.
- Идиотка! - сказала она, - Ты чуть не разбилась!
Летучая мышь вылетела в окно, и исчезла. Тут же внизу, в овраге закричал петух. Пронзительно, резко. Он был очень горластый, этот петух, его слышали все окрестные дома.
Я стояла посреди кухни, в моей руке была роза, у розы были сожжены края. Но стебель длинный, тонкий и колючий, и она покачивалась на нем, зажатая моей рукой. Пламя чьей любви опалило ее, а может надзвездный ветер, пока мы летели сюда.
На кухню вышел мой муж, заспанный, с утра уже озабоченный и грустный. У себя в комнате вскрикнула мама. Наверное, она проснулась, и ей страшно было оставаться в комнате одной, как ребенку. Через стенку у дочери заиграла музыка, резкий, пронзительный тяжелый рок. У каждого были свои вкусы. Дом просыпался, возвращалась привычная жизнь.
- Ну, набезумствовалась вчера у Наты? - спросил муж, делая себе утреннюю яичницу, не дожидаясь, пока это сделаю ему я. Яйца упали на раскаленную сковородку и зашипели, два ярких желтых глазка.
- Я звоню тебе из Венского леса! - передразнивал он мою интонацию, - Лучше ничего нельзя было придумать!
- Нет, лучше нельзя, - сказала я и пошла к мойке, заваленной горой грязной посуды, ведь вода с ночи так и не пошла.
- Ну и как было там, в Венском лесу? - спросил муж, подцепляя вилкой кусок хорошо прожаренной яичницы.
- Замечательно, - сказала я и, отвернув крышку жестяной банки, насыпала несколько ложек кофе в джезве. Слова вернулись ко мне, они дрожали, шевелились, тяжелели. Нужна была только серая бумага и простая шариковая ручка, крепко зажатая в моих пальцах.
Горе, беды и заботы
В жизни обошли кого-то,
Ну а мне досталось все.
Что же там еще осталось -
Радости нежданной малость.
С места вдруг меня сорвала,
Закружила, засверкала
В карусельном колесе.
Скачет белая лошадка,
Ах спина ее так гладка,
Дыбом хвост и весел взгляд,
Руки сжали те поводья,
Ну, неси, куда угодно,
И счастливым, и свободным,
В детство милое назад.
В детстве ты король и воин...
Это стихотворение было не последним. Почти каждую ночь я опять писала стихи. Только летучая мышь больше ко мне не залетала. Хотя, иногда, в жаркие душные ночи я все-таки ждала ее. Ну, хотя бы еще один раз. Ну, единственный.
Через неделю с телефонной станции к нам пришел счет за разговор с Веной.
- У тебя в Вене знакомые? - спросил муж.
- Да, - сказала я. - Моцарт.
Счет надо было срочно оплатить, иначе у нас отключили бы телефон, и мы оплатили.
